ЛЮДИ
Кор: Вы много работаете за рубежом, скажите, у Вас бывает возможность почувствовать атмосферу культурного пространства того города, в котором проходят съемки?
А.Д.: Обязательно, и за границей и у нас. Если есть такая возможность, обязательно в цирк пойду. На спектакли хожу.
Кор: Скажите, а есть разница между провинциальным и столичным театром?
А.Д.: Она меньше, чем та же разница в медицине, экономике, но она есть. Провинциальный театр мне очень интересен, я сам из провинции пришел, поэтому очень люблю провинциальные театры. Если они искренние, то это всегда интересно.
Кор: А с чем обычно связана неискренность в театре?
С тем же, что и везде, мы все подвержены страху - жить, выразить себя. Мало того, мы же это еще и со сцены проповедуем, свои комплексы. Зритель требует установок, как ему думать, как воспринимать, он нуждается в комментарии, будь то футбольный матч или политическое событие, и он это везде получает. Чем театр хорош, так это тем, что здесь хоть кто-то, изредка хочет стать тем, «кто он есть».
Эйнштейн сказал, что хотел бы придумать одиннадцатую заповедь: «Не бойся». Творчества это касается в первую очередь, потому что, это наиболее биологическое проявление человека. Мы боимся и потому прячемся, одеваемся, закрываемся, не пускаем туда, вовнутрь никого. А в творчестве надо раздеться, чтобы я, зритель, запах почувствовал. А без этого творчества нет. В передаче, например, «Поле чудес», условно говоря, не надо раздеваться. Но если мы играем Чехова, если мы рискуем подойти к этой бездне, какой является Чехов или Шекспир.., тут уже другое. Только, ведь мы же не прикасаемся, мы так, посмотрим, испугаемся и отойдем. Я говорю Вам ответственно об этом.
Кор: Кроме Чехова и Шекспира, кто еще?
А.Д.: Есть всего несколько имен, с которыми у меня связано потрясение: Леонардо да Винчи, Моцарт, Пушкин.. Я безумно люблю «Сказку о рыбаке и рыбке», для меня это как «Война и мир» по своей невероятности, глубине. Это почти то же, что «Пророк» пушкинский, которого я уже почти двадцать лет читаю и ничего не понимаю. Кажется, что вот, - понял, и нет – опять ушло, ничего не понятно. А что он хотел сказать? Вот этого сейчас мало. Есть все остальное – то, что называется «сфера обслуживания». Это нужно, и, хорошо, что оно есть. Но мы-то с вами говорим о потрясении. Мы даже придумали красивое слово «катарсис»! А потрясений все равно боимся.
Кор: И в чем причина?
Проблема очень известная – Моцарт и Сальери. И мы все – дети Сальери, так, делаем вид, что да-да, конечно – Моцарт. А Сальери говорит: «Что пользы, что Сальери будет жить и новой высоты добьется?», этот вопрос перед всеми нами стоит. Все зависит от того, какую мы вырабатываем позицию по отношению к этой проблеме. Все по-разному, все. А особенно хорошо это видно знаете где? В театральных институтах.. Есть огромный класс преподавателей, таких средне арифметических педагогов. Они очень многое знают, но это уровень самоучителя на гитаре. Они ничего не добились сами, что такое потрясение не знают и очень не любят более или менее талантливых студентов. «Что пользы, если Моцарт будет жить», я не хочу никого обидеть, но это так.
Кор: Но ремеслу-то такие люди научат?
А.Д.: Нет. Никогда. Когда вы дадите ремесло и одновременно убьете художника, - это очень страшно. Конвейерная система. Вы спросите меня: «А где мы Моцартов возьмем?»
Кор: Действительно, где мы Моцартов возьмем?
А.Д.: Да, да, совершенно согласен, при средне арифметическом подходе мы их ниоткуда не возьмем.
Кор: Со своими актерами Вы об этих вещах говорите?
А.Д.: Нет, и не буду говорить. Нельзя растравлять душу, я не смогу им в этом помочь, и не надо отравлять им жизнь. Я это сейчас испытываю, не казните за правду, но у меня такое впечатление, что я немножко завысил планку, они не выдержат. Я все-таки пятьдесят лет в театре, я пятьдесят лет шел по этой дороге, поэтому не имею права сказать: «Что ж ты, не понимаешь, что надо играть здесь?». Нет, не понимает; еще не потерял, еще не обрел.
Кор: Очищение через страдание?
А.Д.: Только. Только это. И время. И то – это не гарантия, совсем не гарантия, что такая способность придет. К этому должна быть предрасположенность. Я всегда вспоминаю рассказ об одном известном художнике, который проверял работы студентов. Остановился возле одной работы, долго смотрел, потом обернулся к студенту и сказал: «Страдать надо». Для меня это самое точное определение. Страдать, не в смысле обливаться слезами, над вымыслом. Я ребятам часто говорю, не помню, кто сказал: «Стань тем, кто ты есть». Вслушайтесь в эти слова, вроде – парадокс. А оказывается, то, что мы называем комплексами, нас же от нас самих скрывает. Поэтому мы, условно говоря, одеваемся, закрываемся, прикрываемся. Не каждый хочет стать тем, кто он есть. У него все хорошо; костюм, часы, изо рта пахнет приятно, он сам – приятен, и ему ничего больше не надо. А тут вдруг – катарсис!
Мне попалась как-то книжка человека, который присутствовал при родах. Когда его жена рожала ребенка. Он говорил, что это описать невозможно, потому что есть нечто, что не поддается описанию. Думаю, это и есть – настоящее.

ГОРОДА
Кор: Джигарханян, это имя, которое позволяет Вам жить и творить в любой точке планеты, дает определенную свободу выбора. Вы сами ощущаете себя «человеком мира»?
А.Д.: Нет. Я подозреваю, что могу не верно понять, что Вы имеете в виду, но попробую ответить. Я не люблю людей без рода и племени, не люблю, но это не означает рабства.. Мы сейчас едем в Прибалтику, - сорок пять дней оформляют визу. И когда едешь поездом в Киев – дважды будят. В Киев! А могут еще и высадить. Вот это - плохо, так мы никогда не станем гражданами мира. Как Ежи Лец говорит: «Из одной камеры перейдем в другую», только и всего.
Вот как может звучать такая фраза: «Россия для русских»? Россия – великая страна, и она способна всех принять. Вот я армянин, и это Россия меня пригрела, все, что я имею и в жизни, и в профессии, это – Россия, это моя Родина. Кем бы я ни был, меня не надо упрекать этим. Я – гражданин России, а какого цвета моя кожа, никого не должно волновать. В Америке меня всегда потрясает, как американцы, желтые, черные, всякие.. поют гимн страны, держа руку на сердце. Они ее любят, - есть за что любить. К сожалению, наша Родина не всегда нас любит. И героями у нас становятся часто люди, не достойные быть героями, но, надеюсь, Господь Бог разберется.
Кор: А где Вам больше всего нравится бывать?
А.Д.: Есть такие места, и их много. Я очень люблю на Западе бывать в маленьких городах, в Европе, там культ маленьких городов, в Америке, кстати, тоже. Раньше думал, что вот эти небоскребы в Нью-Йорке, Чикаго, Бастоне и есть Америка. Нет, Америка - одноэтажная, вот эту маленькую Америку я обожаю. А в Германии, в Испании какие маленькие города! Могу сказать недозволительную фразу: «Нельзя жить и не видеть Толедо». В Швейцарии не оставляет чувство, что все, что вокруг - нарисовано на картине. Нет, смотришь, выходит из дома человек, идет по своим делам, он живет здесь. У нас, в России, к сожалению, такого нет, у нас есть города и деревни, - урбанизм.
Кор: Вы можете себя назвать стопроцентным горожанином?
А.Д.: Я стопроцентный горожанин, несчастный. Россия мне очень нравится, но в русской деревне я бы не жил, в ней есть какой-то надлом. У Чехова есть гениальная фраза: «Провинциальность старит». Если говорить о таких странах, как Германия, Италия, Япония, Америка, там нет понятия «провинция», там есть большой город и маленький город. И еще неизвестно, кто счастливее, тот, кто живет в Нью-Йорке или тот, кто живет в Гарленде, штат Техас, в пятнадцати милях от Далласа. Прерия, коровы, я это раньше в кино видел. А теперь езжу туда отдыхать: чистота, тишина, аж - глохнешь.
Кор: А где бы Вы хотели жить, если бы Вам предоставили свободу выбора?
А.Д.: Сейчас не отвечу. Помните анекдот про человека, которого привезли на дачу и он начал задыхаться от избытка кислорода?
Кор: А потом его подтащили к выхлопной трубе и спасли.
А.Д.: Поэтому сейчас уже сложно отвечать на этот вопрос, я прожил жизнь в городе. Одно я знаю совершенно точно, я – южанин, очень солнце люблю. Вот такая погода, как сегодня за окном, мне не идет, я уж не говорю, что снег не люблю.
На счет того, в каком городе.. Когда еду со спектаклем на гастроли, всегда одна мысль возникает: «В Москву, в Москву», тут всегда движение какое-то происходит, живое.
Кор: А где Вам легче всего работается?
А.Д.: Это как получится, не выбираешь. Здесь много компонентов: улица, по которой идешь, номер, в котором остановился. Задавал я себе вопрос, часто: «А нельзя этот вот тротуар почистить?». Хорошо, в Москве сейчас чисто, как в любом западном городе, я вообще люблю лужковскую Москву. Сейчас Москва удивительный город, в центре – почти идеальный город, редкой чистоты и красоты. А в других больших городах; выпал первый снег, слежался, утоптали его, так он и лежит до весны – наледь образуется. Нельзя этот снег почистить, когда он еще только выпал? Наверное, можно.
Очень важная вещь, я часто об этом думаю, - культура быта. К сожалению, мы думаем, что обильное издательство книг, огромные книжные магазины, что это и есть - культура. А общественный туалет – это тоже культура, и, может быть, не менее важная ее часть. Вот потому и происходит раздрызг в мыслях, в делах.
Кор: В Америке идеальные туалеты и самый высокий уровень самоубийств.
А.Д.: Согласен. Согласен, любой средний американец менее духовен, чем средний россиянин. У нас больше читают, больше мыслят, думают, но живут - плохо.
Кор: Зато страдают много.
А.Д.: Ну, я, например, не люблю страдать, поэтому меня это не устраивает. Я имею в виду страдание разрушительное, а не созидательное, так страдать - нельзя. Вот простой пример: человек мне позвонил, просит помочь в чем-то. Я говорю: «Все понял, позвоните мне завтра». А человек говорит: «Вы просите меня перезвонить, чтобы сказать «нет»?». Вот это есть то самое душевное состояние, - страдание в смысле разрушения. А я говорю: «Что бы сказать «да»!». Нельзя так. Отсюда и лица у нас, как у Бабы Яги. Я удивляюсь; едет мерседес, за рулем женщина, красивая, и вдруг, она в лице меняется, крутит пальцем у виска. Вот это я называю «Баба Яга», даже если она в манто дорогом. Помните, у Довлатова : «лицо с признаками вечной мерзлоты». Не бывает отдельно; наледь и это лицо, это все вместе – культура быта.
Кор: Из чего складывается обычный день горожанина Армена Джигарханяна?
А.Д.: По-разному, у меня ненормированный труд. Вот я сегодня рано поехал, надо было заказать билеты, а мог бы поспать подольше. Репетиция, потом пойду чаю выпью. Потом надо пообщаться, съездить куда-то. Я люблю такое вот, безответственное существование. Я человек ответственный, законопослушный, но все равно люблю, чтобы была возможность поговорить, поболтать, помолчать, когда это бывает интересно.
Кор: Вы ведете «светскую» жизнь в привычном ее понимании: выставки, концерты, может быть театры, кино?
А.Д.: Специально нет, иногда, если захочется, схожу куда-нибудь. Но чтоб я убивался по этому поводу, этого нет. Вы не забывайте, что мне много лет уже, я почти все видел. Поэтому для меня сейчас большая проблема, - жизнь меня перестает удивлять. Вот животные меня удивляют, и дети.
Кор: А актеры?
Нет, это я все видел. Вот Лена Ксенофонтова наша актриса, родила сына, - сутками можно смотреть, общаться, хотя совсем еще маленький, не говорит ничего, но – сутками можно общаться!
И животные. Я очень люблю животных. Это совесть наша, тот, кто плохо относится к животным, тот будет наказан.
Мы все очень умные, знаем много, думаем, считаем, но чувствуем часто меньше, чем животные. В отношении к животным нельзя претвориться, это не комплексы наши, не выдумки, это настоящее: «Стань собой». Поэтому хороший театр наиболее близок к природе, бывают приятные запахи и неприятные, но если театр честно говорит, что эта вещь – так пахнет, это настоящий театр.
почта